Записки о Второй школе

Владимир Фёдорович Овчинников, учитель истории 1957–65, директор 1956–71, 2001–поныне.

Интервью для Мемориальной страницы Анатолия Якобсона

(Вопросы предложил Василий Емельянов,
интервью взял Александр Ковальджи)

Идея любого разумного директора состоит в том, чтобы все предметы в школе преподавались на высоком уровне. Поэтому просто подбирались хорошие, квалифицированные, яркие преподаватели. И, чем меньше учебных часов на предмет, тем ярче и самобытнее должен быть учитель, чтобы даже в этих рамках суметь заинтересовать ребят.

Его рекомендовал Феликс Александрович Раскольников как очень способного, яркого, образованного, интеллигентного человека. С самим Толей я беседовал по чисто профессиональным вопросам, о правозащитной деятельности речи не было.

Вспоминаю, что Кантор опасался его прихода, но Анатолий Александрович сразу заявил, что если возникнет какая-то угроза школе из-за его деятельности, то он немедленно покинет нас.

Педагогический коллектив отнесся к нему вполне доброжелательно и с большим интересом, как и ко всякому новому коллеге, поскольку люди подобрались интеллигентные. Якобсон тоже общался со всеми доброжелательно, открыто, стремился установить нормальные деловые отношения, но всегда держался на некоторой дистанции.

Сначала Якобсон вёл только историю, причем предлагал ввести систему преподавания не концентрическую (когда в определенных классах изучают историю, начиная с древнего мира, и по теперешнее время, а потом снова начинают изучать ее более обстоятельно), а линейную, но, к сожалению, в те времена это было сложно ввести в любой школе, в том числе и нашей.

Я сознательно не ходил на его уроки и лекции, предполагая, что он будет говорить вещи, которые не одобряют наши Партия и Правительство. Я не хотел ставить его и школу в сложное положение. Гораздо важнее моих посещений было то, что Якобсона слушают дети.

Он был классным руководителем очень короткое время и только по той причине, что некого было назначить на эту должность. Видимо, болел реальный классный руководитель. Толя относился к классному руководству как к делу временному и исполнял его спустя рукава. Чего и следовало ожидать. Это было не его дело, он не хотел этим заниматься, но в силу сложившихся обстоятельств, был вынужден: просто не мог позволить себе отказаться. И администрация считала, что Якобсона нельзя всерьез и надолго загрузить такой работой.

Якобсон был достаточно умным и интеллигентным человеком для того, чтобы не обсуждать со мной подобные вопросы. Он не хотел ставить меня в дополнительно сложное положение. Хотя, наверное, догадывался о моих настроениях.

Я относился к Якобсону с большим уважением и теплотой, но тесного общения у нас не было.

По непонятным мне причинам давления на меня не оказывали (может быть, помнили о моем принципиальном уходе из ЦК ВЛКСМ или кто-то «наверху» симпатизировал школе). И конкретно из-за Якобсона никогда никаких неприятностей не было. Но информация где-то накапливалась, и финал моей деятельности во 2-й школе в 1971 году известен.

Не было и у Толи никаких неприятностей по поводу лекций. Ни одного выговора ни мной, ни завучами, официально сделано не было. Может быть, Збарский лягнул его в дружеской беседе, или Кантор сказал: «На кой черт ты рискуешь школой?» — это вполне возможно, но не более того.

С сентября 1966 года Якобсон перестал преподавать литературу в 8-х классах. Но никаких политических или внешних причин здесь не было. Были какие-то педагогические мотивы у нашего завуча Германа Наумовича Фейна.

Информаторы в школе были, но они сигнализировали не о Якобсоне конкретно, а о вообще о положении дел и настроениях. Вектор внимания был направлен не в сторону Якобсона, а в сторону директора и ему подобных. Надо отдать должное Круковской, Макееву и Ушакову (последний только подписывал донесения), что они ставили собственные фамилии. Мне зав. РОНО — Наталья Георгиевна Франгулян — по секрету показывала эти письма.

Якобсон покинул школу не только потому, что говорил ученикам не то, что полагалось, по мнению Властей. В определенный момент он решил отдаться правозащитной деятельности и сам понимал, что эта деятельность несовместима с работой в школе.

Все вопросы со словесниками решал Герман Наумович, согласовывая со мной только принципиальные вещи. Я ему доверял и считаю, что правильно делал. Тучи над нами сгущались. Фейн, понимая, что надо как-то смягчить возможный удар по школе, взял на себя разговор с Анатолием Александровичем о его уходе.

Я не считаю, что прекращение его деятельности во Второй школе как-то связано с его лекцией «О романтической идеологии». Это простое совпадение. По большому счету вопрос о скором уходе Якобсона уже назрел, поэтому искать причину ухода в каком-то конкретном обстоятельстве было бы неверно.

Вскоре после ухода из школы Якобсону пришлось покинуть и страну. Он уезжать не хотел. Но ему было сказано: «Вы поедете или на Запад, или на Восток» («Восток» означал ссылку или лагерь). Эта формула применялась не только к нему. Поэтому подчеркиваю, что Якобсон не по своей воле уехал, а фактически был выслан из страны.

Несмотря на взаимную симпатию, мы с Якобсоном никогда специальных встреч не искали, поскольку за пределами школы мы не дружили. К сожалению, я не помню эпизода с фотографированием и не помню самой последней встречи, вероятно, потому, что не воспринимал её как последнюю.

О роли Якобсона прекрасно сказано в первом выпуске «Записок о Второй школе». Повторю, что я отношусь к нему как яркой личности, зарядившей многих интересом к поэзии, истории и культуре в целом.

Попутно хочу возразить некоторым авторам воспоминаний (хотя это и не главное). Я запомнил Толю как человека чистоплотного, который был скромно, но всегда прилично одет. Хотя внешнему виду он не придавал большого значения. Как-то раз он сказал, что у него всего две рубашки, ковбойки, но они всегда идеально чистые.

Ну, а о чистоте его мыслей и говорить не приходится.